2020

Дорогой Дедушка Mороз, прошло уже очень много времени с последнего раза, когда я Тебе писал. Так много, что я не могу вспомнить тот момент, когда всё так изменилось. Знаешь, сегодня мне кажется, что я нашел то, что искал — умиротворение и покой. Пускай, хотя бы на то время, что я пишу Тебе это письмо. Мне раньше было за себя стыдно, я стеснялся, подыгрывал, прятался. Сейчас я просто хочу побыть наедине с собой, тишиной, и этими неловкими словами.

Нет, дело не в том, что я вёл себя плохо, дело в том, что, возможно, недостаточно хорошо. У меня нет никаких ожиданий, и то, как работают причинно-следственные связи я знаю прекрасно. Скорее всего, в этом и есть вся беда — я слишком точно себе представляю, как всё будет. Знаешь, есть такое понятие, как менеджмент ожиданий. Оно значит, что ты просчитываешь возможные варианты развития ситуации, и совершаешь действия, направленные на достижение определенного результата. Я очень давно пустил все на самотёк. Если ты никуда не хочешь приплыть, то какая разница, куда тебя несёт?

Несмотря на это, я пришел к тому же, к чему мы все рано или поздно приходим — комфорт становится важнее приключений, мы тепло одеваемся, когда на улице холодно, начинаем следить за своим телом, едой, чистотой в квартире или доме, от слова — «стабильность» правый уголок рта не ползёт вверх в язвительной полу-улыбке. Время очарований и разочарований прошло, остался только результат наших решений в виде разнообразно наломанных дров. У кого-то кучка больше, у кого-то меньше. С одной стороны мне повезло, и я, насмотревшись на то, как взрослые сами себя загоняют в ловушку или добровольно приковывают к батарее, в скромном списке жизненных приоритетов на первую строчку возвёл независимость и свободу. С другой стороны – цена за это оказалась достаточно высока. Ты можешь сказать, что я просто не хочу брать на себя ответственность, что я так и остался тем самым ребёнком, что так и не повзрослел. И я с Тобой соглашусь. С одной стороны так и есть. С другой — когда точно знаешь, что не сможешь сделать другого человека счастливым, то зачем делать его несчастным? Я пробовал, и не раз, но всегда получалось так, что то, что я могу дать, и то, что другой хочет получить — это очень разные вещи.

Мне кажется, что так ведут себя капризные и неблагодарные, избалованные дети, когда получают от Тебя подарки. Да, я выкидываю открытки от родни даже не читая, ведь там всегда одно и то же. Да, я давно не украшаю дом и не жду никаких чудес. Но, с другой стороны — я не кидаю мусор на улице, помогаю деду косить газон на даче, прощаю своим соседям то, что они дымят на лестничной клетке… Думаешь, я оправдываюсь? Возможно. Нет совершенно ничего, в чём бы я был уверен. Ничего, кроме того, что у меня достаточно свободного времени, чтобы обо всём этом думать, да ещё и писать Тебе в этом письме. А это значит, что я получил то, что хотел.

Нет, я не жалуюсь, и не прошу прощения, я просто хочу, чтобы я перестал себя грызть время от времени, думая, что я совсем не тот человек, каким меня хотят видеть, или каким я предстаю на очередном собеседовании. Страшно, знаешь, запереть своё сознание и заточить его на решение чужих проблем, совершенно тебя не касающихся — тут называют это работой. Повезло тем, кто нашел себя, или смог приспособиться. Да, я тоже был вполне доволен своим местом до этого года. Ты же знаешь, у нас тут некоторые изменения произошли, теперь фраза — «увидеть Париж и» заиграла другими красками.

Отдельное спасибо Тебе за снег. После этого вечного серого Ноября с серым небом, асфальтом и мыслями — этот белый цвет просто отдушина. Насчёт солнца я молчу, я понимаю, это дефицит, и его экономят на лето. Ничего, потерпим.

Кстати, Ты — это единственный персонаж,  из всех мифических существ в которого я по-настоящему верю. Знаешь почему? Потому что Ты никогда ничего не обещаешь, не просишь, а просто каждый год даришь праздник, как будто Тебе это ничего не стоило. И тем, кто вёл себя плохо всегда немного стыдно перед Тобой, а тем, кто хорошо — стыдно, потому что они лукавят, и зачастую кривят душой. Хочется верить, что, несмотря на все человеческие недостатки, Ты сможешь достучаться даже до самого каменного сердца. У нас тут так устроено, что если ты живешь хорошо, то это потому, что кто-то где-то живёт плохо, и зачастую мы об этом совершенно не задумываемся или забываем. Безразличие, безответственность. Покажи каждому из нас наши проступки, покажи, что любовь важнее власти и денег, что стремясь защитить, а не изменить, мы только поддерживаем систему, покажи, что мы все внутри хорошие и добрые, нас просто однажды жестоко обманули. Пускай самым большим подарком от Тебя в этот год будет доверие. Пускай это будет шанс поверить в себя, и то, что хватит сил начать жить ещё раз.

Спасибо Тебе, будь здоров!

Бес.Чув.Ственн.Ость.

Единственная надежда, что это последняя жизнь в которой придется страдать

Просыпаться опасно, я это знаю. Постепенно поднимаясь, собирая все свои множественные копии в одну, я понимаю что вот вот открою глаза. На улице идет дождь, я слышу как капли бьют по металлическому подоконнику. Даже если бы меня спрятали в ящик и катали 8 лет по миру не открывая его, по звуку этих капель я точно смог определить, что я дома. Я даже сейчас прекрасно помню как звучали капли на балконе в квартире, в которой я провел детство. И как они звучали на даче, и как в школе. Я всегда мог отделить один интересующий меня звук от остального фона. Я могу точно узнать человека по шагам, по дыханию. Но сейчас я слышу только то, как капли, наливаясь на свисающем над моим окном балконом, поедают одна другую, скользят по шершавой поверхности бетонной плиты, и срываясь падают вниз. Я слышу как они падают. Я лежу и не двигаюсь. Только этот звук падения интересует меня сейчас. Я делаю вдох, замираю. Представляю себе как падает капля и заставляю её замереть. Застыть. Пока я не начну дышать, она не упадет. Мой вдох остановил время для неё и она в замешательстве трезвеет, приходит в себя. Капля наполняется сознанием своего короткого существования, впадает в ужас от неизбежности неминуемого, умоляет меня не дышать. Пока я задерживаю воздух, собираю в него, как в мешок все ночные тени, которые я встретил во сне. Всех, кого я уже выгонял из головы множество раз. Утренняя уборка помещения, очистка своего спального места. Капля дрожит, она все поняла. Я вытряхиваю в неё все содержимое своего мешка, она тут же начинает переливаться радугой и медленно падать. Я делаю еще один вдох и слышу как разбивается все то, что я собрал за ночь.

У нас выпадает много осадков. Так много, что лужа под моим окном даже летом никогда не высыхает, а зимой никогда не промерзает до дна. Но я сейчас чувствую себя иссушенным. Язык за ночь так высох, что напоминает кусок пемзы — хрупкий и распухший. Нос забит, в горло как будто залита краска. Поднимаюсь и тут же захожусь кашлем. Мокрота набивает полный рот. Иду в ванную комнату, сплевываю. Комок крови и слюны с отвратительным шлепком падает на дно ванны. Тут же приступы кашля начинают выбивать из меня все новые и новые сгустки. Сделав вдох для еще одного взрыва, я чувствую как от горла отделился и поплыл вверх какой то жирный слизняк. Попутно подавляя рвоту, сжав зубы, я чувствую как слипшийся за ночь, продолговатый и невероятно гладкий кровавый червь просачивается через губы и падает в сток. Доброе утро. Теперь можно дышать. Середины лица практически нет. Я смотрю на себя в зеркало и чувствую как натягиваются швы. В носу кровавая засохшая корка. Следующие несколько часов обливаясь слезами и рыча я размачиваю её тёплой водой, чтобы организовать минимальный доступ воздуха. Когда процедура завершена я иду на кухню готовить завтрак. Удивительно, как вкус крови меняет восприятие пищи. Особенно теплый чай, который по дороге растворяет застывшие комки. Ближайшие две недели я буду вампиром, который пьет свою собственную кровь. Никого не хочу видеть, не хочу ни с кем разговаривать. Сижу как в клетке, и сам того не замечая, покачиваю головой. Дождь за окном. Балконная решетка вся в плесени от сырости. Дома тепло, но из-за погоды не уютно. Состояние полу дремы, когда ты смотришь фильм, но в голове совершенно другие мысли и своё кино.

Наверное это такая защитная реакция. Сейчас кажется, что если бы я совершенно точно понимал что происходит, то не смог бы этого выдержать. А как они смогли? Как они не сошли с ума? Или все-таки немного поехали? А может и я тоже? Не перестаю задавать себе эти вопросы. Когда у бабушки стало нехорошо с ногой, то сначала мы все были уверены, что это можно исправить, даже не смотря на неутешительные прогнозы врачей. Я даже сейчас точно не смогу сказать как долго это продолжалось, и был ли в этом хоть какой то мой вклад. Все это время для меня как будто в тумане. Впрочем, как и большая часть моих воспоминаний. Я тогда был увлечен, и жил совершенно не на этой планете. Это только усугубляло кошмары моих редких вылазок в реальный мир.

Мы боролись, но она в какой то момент сдалась. Я это почувствовал. Она смирилась и позволила делать нам всю работу. Я никогда не забуду этот запах. Запах слез, злости и боли, когда у всех нас по одному начали опускаться руки, все ниже и ниже, а потом, прекрасно понимая что будет дальше, мы все жмурились и говорили — нет. Может быть из-за того, что ни у кого из нас не хватило сил посмотреть за черту, сейчас мы сожалеем, что сделали не все. Иногда мне кажется, что я вообще ничего не сделал. А как он все это пережил? Как он справился? Я видел это только отрывками, когда приезжал. А приезжал я редко.

Мы сидим в комнате, на даче. Лето. Воздух в комнате тяжелый. Запах гниющей на живом человеке плоти. Как она справилась? В глазах неловкость. Дедушка меняет повязку, я помогаю. Отматывая бинт он причитает. Как так? Все не очень хорошо. У него бегают глаза и еле заметно дрожат руки и рот. Грань. Нога ниже колена фиолетово черная и изрыта впадинами, очень напоминающими проеденные насекомыми в стволах деревьев. Бинт разматывается до конца, и из одной впадинки, потревоженная нашей работой, выпадает белая личинка. Она падает на пол и начинает беспомощно извиваться. Мы молчим и продолжаем делать нашу работу. Через месяц ногу ампутировали. И это оказался не переход за, а возвращение. Наверное переживать то, как твоя плоть умирает при тебе еще вполне себе живом, это более разрушительно для мозга, чем пережить отсутствие какой либо конечности.

Я до сих пор восхищаюсь как они справились. Как она справилась, и до сих пор еще находит в себе силы. Потрясающий человек. Феноменальный.

На фоне этого моя боль слабеет. Какие то мы стали слишком нежные, избалованные. Кричим, что ближний нам дороже всего на свете, но взвешивая, всегда ставим свои дела и желания на первое место. Я уже много раз думал о причинах такого эгоизма, и никак не мог понять, почему в людях так быстро заканчивается любовь к ближнему. Или она существует только на словах. Делать что-то только для себя может быть не так уж и плохо, только это синоним вечному одиночеству. А быть одиноким совсем не хочется. И круг идет за кругом. Ты нашел подходящий тебе экземпляр, дал, взяли, ничего, или не то дали взамен, ты расстроился. И так до бесконечности. Истинное лицо проявляется в ситуации, когда у тебя нет времени подумать. А послать все к черту сейчас так легко. Нет никакой ценности. Мы можем всё одни, и никому не отдадим наш поводок.

Лето. Крики детей и фон тихих разговоров. Я плыву на середину озера. Тут одинаково далеко от каждого берега, я запоминаю это место, чтобы возвращаться сюда, когда больше нигде его для меня не будет. Белая рубашка, которую я не очень люблю и в голове только одна мысль — что я здесь делаю. Я вижу, как люди вокруг меня стареют, устаревают. Я смотрю на себя и не понимаю что я поменялся. Я специально не храню фотографии, я не хочу помнить. Если есть, что вспомнить, то можно начать сравнивать, а это губительно. Информационная изолированность высшее благо. Можно представить себе мир таким, как хочется. Населить его собственными персонажами и перестать взаимодействовать с реальностью и будущим. Думайте о пенсии, о зарплате, о кредитах. Я хочу думать о том, что происходит в голове у случайного прохожего с которым я на миг встретился взглядом. Я хочу думать о том, существуют ли пределы пустоты. Я хочу думать о том, почему мы так стремимся к шаблону и сытости.

Я ошибался в ней? Или мне просто было интересно. Наверное я так сильно хочу оборвать пуповину, что пробую не только разные ножи, но и совершенно неподходящие предметы, например тостер или воздушный шарик. Почему я так невосприимчив? Меня не задела ни одна её слеза. Потому, что я ей не верю? Или потому, что мне всё равно? Или потому что я видел много не искренних женских слез? Мне кажется, что грань между настоящей заботой и расчетливой манипуляцией очень мала. И то, и другое — это попытка навязать свое мнение. Надо научиться набивать свои шишки. Я каждый раз говорю себе, что не сделаю больше шаг назад, никогда не пойду на уступки, но всегда уступаю. Я не люблю вести войну и шпионить. Когда мой враг приходит во всеоружии на поле брани — меня там уже давно нет. Только картонная армия или зеркала. Я предпочитаю оставить человеку право самому разнести себя в клочья. Трудно сдерживать своего главнокомандующего, но побеждает не тот, у кого копье заточено более остро, а тот, кто стоит достаточно далеко, чтобы оно до него не долетело. И чем более грозное оружие, тем дальше я нахожусь от противника. И в тоже время я стою с ним лицом к лицу.

Мне кажется я так ничему и не научился. Все синяки, которые я набил своими граблями я просто больше не повторяю. Но, само по себе не повторение одной ошибки, не является опытом. Как, собственно, не защищает от совершения новых. Хотя, возможно вся жизнь и есть минное поле, и каждая мина по разному тебя калечит. Вот только мне непонятно сколько еще во мне осталось от человека, когда я даже не стараюсь обойти препятствия, а подрываясь раз за разом латаю раны, и уязвленное место становится совершенно бесчувственным.

Стемнело. Сколько я просидел так, рассматривая стыки на стенах и потягивая уже остывший чай — не хочу знать. Я много чего не хочу знать. Особенно сейчас. Сейчас имеет значение только дождь и вечер. Серый до отвращения день сменился желтым светом фонарей, стало теплее. Если бы я мог навсегда остановить время, то я выбрал теплый вечер после дождя или ясный жаркий закат. Навсегда. Я бы мог жить в темноте. Темнота скрывает недостатки. Скрывает меня, прячет. Я становлюсь невидим и чувствую себя в безопасности. В темноте нет грязи, изъянов, убожества. Она милосердна и украшает каждого.

Пережить. Переживать. Дождаться, когда все заживет и найти что-то еще, чего стоит ждать. Вся жизнь — перрон в ожидании поезда, или поезд в ожидании прибытия. Постоянное беспеременное состояние прибывания, прихождения в себя. За воротником палочка, на конце перед лицом веревка с морковкой — вечная мотивация. Правильно, Земля ведь вращается.

Может быть мы поэтому и создали правильные формы, особенно углы, чтобы взгляду было на чем остановиться. Иначе ведь нет предела. Нет даже иллюзии его существования.

Я делаю вдох и замираю. Капля на окне застывает и мы смотрим друг на друга несколько мгновений. Я тонкой струйкой воздуха выдыхаю в неё все, что прибило меня к этому месту, целую на прощание и делаю новый вдох.

Снег

Повзрослеть, и играть во взрослую жизнь — две большие разницы.

И что я делал эти почти два года? Я бы очень хотел знать. Я полюбил вид из окна еще одной квартиры, починил еще один капающий кран, получил еще одно письмо. Я отругал мужика, что разбросал бутылки за магазином, а потом мне стало стыдно, когда он не стал грубить в ответ, а вежливо, извиняясь, сказал, что почти ничего не видит. Черт меня за язык дернул. Накипело наверное. Я

убирал за ним все время, сколько парковал свою машину на том месте. Злился, ведь до урны несколько шагов. А он взял и извинился. Да еще и не просто так, а за себя. За то, что вот он такой — почти слепой, грязный, и никому не нужный, сломленный.

Вот так люди сдаются, запросто. Или от собственной слабости, или их зависимость сильнее разума, или это горечь от недостатка внимания убивает, кто знает?

Я думал о том, что в конечном итоге хуже — не соответствовать чьим то стандартам и быть лишенным понимания и любви, или изо всех сил быть тем, кем тебя хотят видеть? Сколько раз за эти два года я сам просил прощения за себя? Сколько раз я рисовал в своей голове пустоту?

Твердая земля под ногами — это дорогое удовольствие. Как оказалось, уровень углубленности в сам корень существования это совсем не то, что волнует умы и колышет массы. Да, конечно, для мыслей о высоком надо иметь минимальное материальное благо, или жить в бочке. Только вот в бочке жить не много желающих. Странно, как мы выносим нашу поверхностность на самый передний план. Или наоборот, упираемся лбом в столб, и твердим, что это стена, которую не обойти.

Я старался разобраться почему я нервничаю. Я хотел понять, как сделать свой собственный телескоп. Я хотел найти увеличительное стекло. Как оказалось — приборы у меня уже были, отсутствовал правильный предмет исследования. Предыдущие объекты моего изучения обладали самыми невероятными свойствами, например имели совершенно одинаковую величину вне зависимости от дистанции наблюдения. Или же при приближении удалялись, а при удалении увеличивались. Все это вносило совершенную неразбериху, но я научился ладить с такими парадоксами. Уютно, это когда привыкаешь. Странное свойство человека быть спокойным в известной ситуации, в знакомом месте. Интересно, это все же у нас от животных, правда?

Люди, обремененные обязательствами говорили мне о свободе. Я думал о том, что общего у свободы и непокорности. Я думал о том, предаю ли я свободу, если ради обладания ею мне зачастую приходится делать то, что мне не нравится. Зарабатывать на свободу. И как тогда её классифицировать? Свобода поезда? Ты свободен ехать куда угодно, где есть рельсы? Свобода вкалывать, чтобы проложить рельсы для своего поезда, чтобы приехать туда, где ты хочешь быть? Сколько можно унести на своих двоих?

Так много уже существовало на тот момент, кода наше поколение пришло, и мы свободны внутри уже сложившейся свободы. Шахматные фигуры. Мы свободны в пределах доски.
Да, конечно, всегда можно взять себя в руки и уехать в пустоты и неизвестность, всегда можно уйти в лес и вернуться к истокам. Я не жалуюсь, я лишь хочу определить существование, положить его на стол, разгладить, как карту. Отсутствие ориентиров — это как отсутствие цели. Как корабль по середине океана. Парадокс ведь в том, что можно плыть куда угодно, но корабли всегда почему-то плывут от берега к берегу.

Даже в самых смелых фантастических книгах — корабли плывут к другой планете, галактике, у них есть место, куда они должны попасть. Представьте себе книгу, где корабль летит просто в никуда. Допустим, что вне нашего Мира великая пустота. Кто бы сел на такой корабль?

Но ведь мы и есть пассажиры этого самого корабля, и летит он совершенно неизвестно куда. Но ничего ведь страшного, нашли чем себя занять, даже особенно и не задумываемся.

Аргументированное изменение своих мыслей — это предательство? Убеждения имеют что-то общее с интуицией? Странно, но мне перестала докучать серость, я перестал её замечать. Легко излучать свет, когда вокруг все красочно и красиво, но как же невероятно приятно чувствовать тепло внутри себя, когда вокруг мрак. И как отвратительно чувствовать мрак изнутри.

Поучать, помогать, понимать, спасать, выбирать… почему у меня не было таких уроков в школе? Литература и спасение, Математика и помощь, География и понимание, История и выбор. Но только не такие уроки, где рассказывают и Тебе самому надо делать выводы, а такие уроки — где Тебе просто сказали бы — вот, в этой ситуации так, а в этой вот так. И все, живешь и радуешься. А то придумали — груз ответственности, обязательства, совесть. Река, в которой море течений. Я пристань или водоворот?

Люди так любят рассказывать про свои тюрьмы, тупики. Смотри — вот в этом углу у меня проблемы на работе, вот тут неудачи в личной жизни, здесь комплексы, а тут неумение, и какие прекрасные жалобы вместо занавесок. Цинизм — это все таки не тоже самое, что неудовлетворенность. Можно быть всем довольным  циником, и человеком имеющим все возможное материальное благо, но при этом  любителем ныть и скулить. Вот этого не хватает для счастья, того не хватает.

Надо отдавать себе отчет в том, что мы думаем, когда смотрим в окно, чтo мы видим вокруг себя, что мы хотим отпечатать в глазах собеседника. Понимать, какой ответ нас ждёт, какие последствия, никогда никого не винить. Реакция Мира на тебя и есть лучшее поощрение и самое страшное наказание. Живи так, чтобы тебе не пришлось извиняться за себя.

Моё предназначение в жизни — улучшать её другим людям. От этого никуда не деться, зачастую я вижу то, с чем трудно мириться, но это истинное положение вещей. Молчать невозможно, я тогда начинаю болеть. Ты мне близок и дорог, и я очень хочу, чтобы твоя жизнь тоже стала лучше.

На Твоём месте я бы это не читал.

13.22

Люди сидят, усиленно вглядываются в мутную воду канала, курят и однозначно молчат. Отрицая своим молчанием всю остроту звуковых пиков центра, они сосредоточены и погружены в себя. Цель одна – установить контакт.

— Чёрт! Ну, где же сигнал! Только что был! – Сокрушается центр группы, и сидящие по краям исчезают, как воробьи в феврале, падая с проводов на мерзлую землю.

Прорвало канализацию в подвале, где расположена кухня. Как теперь отчувствовать этот запах? Запах жареного мяса, пота, жира и той жижи, что разлилась по полу, занимая плитку за плиткой весь протоптанный кафель помещения.

Как отпомнить это, как отвидеть? Попытки что-то заткнуть тряпками или заградить мебелью были бесполезны, и, вскоре на кухне остались лишь те, кто еще мог стоять на ногах в этом пропитанном страхом месте. Зашипела плита. Мощности вентиляции уже не хватало. Странно было наблюдать за тем, как совершенно спокойные официанты еще выносят в зал последние заказы, стараясь как можно более плотно закрывать за собой двери.

Стало ясно, что каждый день мы просто игнорируем поток того, что еще не прорвалось к нам, в наш зал, за наш стол. Там, за закрытой дверью может быть всё, что угодно, но у нас тут уютно и мило. Только дверки прикройте, будьте добры. Но что внутри, что снаружи, на лице у многих явные показатели утечек.

— Никто не придет! – Прозвучало не столько обреченно, сколько обнадёживающе. – Проще всё это запереть и уходить.

И мы шли. Смотрели на небо. В брызгах фонтана играла радуга, и удивительное свойство всё забывать, стирать из памяти, доведённое до безукоризненной автоматичности уже закипало, жаждало новых воспоминаний. Жаль вот только нельзя больше отпомнить назад, отвспоминать. Если начал стирать, то уже не можешь это просто так прекратить. Так, события, люди, места. Но не ощущения. Что я должен чувствовать, когда смотрю в Твои глаза? Нежность? Любовь? Не помню. Что-то было, может даже ревность или робость. Хммм. Нет. Ничего. Связь оборвана этим коварным Стирателем, и нет пути назад. Можно, конечно, пережить это заново, да только я не помню как…

— Линия перегружена, никто не отвечает. Все операторы заняты.

Еще бы! Ведь у них столько дел! Прожить юность, встретить свою судьбу! Если бы я был оператором, я бы тоже не отвечал. Просто сидел бы и слушал тишину, жужжание аппарата, принимающего звонки. Этого клубка гудков, этой колыбели ожидания. Сколько там людей, на том конце линии? Сколько там нас? Мы все звоним, да соединяют нас не с теми. Хочется позвонить и спросить – *Привет! Это Ты моя судьба?*  А получается – *Сколько-сколько у меня там счет за последний месяц?*

Хочется сесть в трамвай и сказать — *Отвези меня туда, где мне будет хорошо, где я буду счастлив!* Но, почему то, приезжаешь то домой, то на работу.

Мы шли. Отражались в зеркалах витрин. Мы врали. Но не потому, что не знали правду, а потому, что просто умели врать. Это ведь как иностранный язык – перестанешь пользоваться – сразу забудешь! Надо врать хотя бы чуть-чуть, хотя бы себе, ну хоть иногда, иначе беда. Заболеешь и не сможешь жить так, как живешь. Захочется что-то (или всё) изменить. А менять – это ведь не так просто, это ведь надо что-то делать.

Мы шли. Смотрели под ноги. А под ногами были тараканы. Когда мы садились обедать, то они заползали кому в суп, а кому в голову. Те, кому они попадали в суп, кричали — *Фу, Боже, какая гадость!* Те, кому в голову, кричали — *Я прав, а ты нет. Я знаю, как прожить эту жизнь лучше тебя. Я лучше всех вас вместе взятых!* Дальше, переходя на визг, они вставали со своих мест и уносились в мир, который показывают по телевизору, кому-то доказывать свою правоту в вечерних ток шоу. Страшная зараза эти тараканы. Некоторые вызывали особые осложнения. Например, человек начинал много хвастаться, или так сильно себя любить, что просто высасывал из окружающих энергию, а потом заражал их, и они начинали ему подражать, завидовать, платить деньги за то, чтобы смотреть, как он себя любит. Надо быть внимательным, смотреть тщательно на то, что ты ешь, а то мало ли какой таракан попадет не в суп, а в голову. Опасно.

Мы шли. Смотрели каждый в свой телефон. Ещё бы! Там же жизнь! С нашей-то способностью все стирать и забывать. Там, в телефоне, мы радостные, весёлые, живые. Вот мы в кино на хорошем фильме, значит, есть вкус. Вот в театре или опере – значит, вкус точно есть! А еще и умение понимать, принимать, и постигать искусство. Вот мы с книгой – значит, любим читать, имеем собственное мнение, склонны к анализу и осмыслению. Вот за границей – значит путешественники, вот – со второй половинкой – значит, умеем любить, заботиться. Там в телефоне нам так хорошо. Там, мы такие, какими себя любим, такие, какими мы хотим, чтобы нас любили.

И даже там, в твоём маленьком городе, где единственный светофор всё время мигает жёлтым, и некуда сходить, разве что с ума, ты посмотришь в телефон, и тоска, печаль и грусть отступают. Вот! У меня же жизнь! Да, подтёрлось всё в голове, или, может, не было ничего такого, просто удачный кадр, но ведь как красиво! Вот какой я! Это же вместо зеркала, чтобы не забывать, как я должен выглядеть! А то без телефона превращусь в бесформенную массу, и давай хлестать из канализационной трубы крутого ресторана. Неееет. Я за столиком. Я за столиком, и дверь на кухню заперта.

Оператор, послушай. Нет. Я не твоя судьба. И, трамвай – мне только на работу и домой, хорошо, не вези меня больше никуда. Да, и будьте любезны, мне еще тех же тараканов, как и в прошлый раз, а то мои что-то передохли все. Не то книгу прочитал, не то классическую музыку послушал случайно.

В телефоне карточка памяти отформатировалась – я теперь как заново родился! Нужно срочно всё наверстать. Вот только что-то не помню что. Точнее не помню, что я должен при этом чувствовать. Сравнить не с чем.

— Абонент не доступен. – Дааа, как же!

— Абонент недоступен вашему восприятию. Сквозь призму ваших мировоззрений и опыта, боюсь, установить стабильную связь невозможно. Попробуйте поразмышлять или не звоните больше.

— Аааннн… Нууу, хорошо, ясно. Я после изменения сознания позвоню, спасибо!

Мы шли. Шли и слушали музыку. Автобус мерной походкой родового жеребца ступал по ямам и неровностям с явным к ним пренебрежением. Скучал он только до того момента, пока на железнодорожном переезде не потерял рассудок от бесконечности товарного состава. Пожалуй, машинисты, когда ночью не могут заснуть – считают вагоны.

Как только поднялся шлагбаум – автобус понесло. Перелетая на корпус, а иногда и на полтора за остановки он шипел, рычал и кусал дверьми любого, кто мешкал, и не был ему по нраву. Чистейшая ярость и бешенство перешло и на пассажиров. Через 30 минут, напротив мерно сидящих и изучавших глубину канала нас, высадилось 15 клубков неистовства прямиком из жерла безумия.

— Черти. – Подумали мы, а кто-то пробурчал, — Да, вот поэтому я катаюсь на трамвае!

* У него такой звон забавный, когда сердится. Кажется, что это тебе в дверь звонят, хочется открыть и сказать – Проходите, пожалуйста! У нас тут стол уже накрыт. Не богато, но зато от души. Угощайтесь. Сейчас по одной, а потом на кухню – там истории, байки, анекдоты, и так до утра…*

Но вот трамваю дали дорогу, звонок умолк, и торжество закончилось. Последние гости уходили домой, некоторые спали на диване, согреваемые восходящим солнцем. Бардак, а так приятно. И ни одной фотографии, ни одного телефона.

Вот тебе, червь Стирания! Я запомню это так, что Ты никогда это не сотрешь. Этот канал, радугу, автобус, трамвай и себя. Я запомню, как я себя чувствовал, и что видел в Твоих глазах. Я запомню, как я был счастлив, как я был рад.

Мы шли. Мы спешили. Ты связан канатом со своей жизнью. Чем ты быстрее движешься, тем жизнь тебя скорее встретит. Вот только все думают, что жизнь, это такое мягкое, пушное одеяло, а не бетонная стена. Дотронутся до нее не больно, а влететь на полном ходу, да и еще когда она движется на тебя – совсем другое дело.

— Аварийная служба, я вас слушаю, говорите.

— … пип … пип … пип …

 

Здравствуйте. Я хочу поступить в вашу автошколу.

Если смотреть на жизнь, как на бесконечное количество событий, которые перетекают из одного в другое, то становиться ясно, что их движение зависит от конкретных поступков. Сейчас, дрейфуя в спокойных водах прибрежных островов, я привлечен яркими бликами на берегах одного из них. Неизвестное манит, влечет к себе чистотой открытий и жаждой приключений, но, вполне возможно таит в себе опасность. Тем не менее, отбросив страх, сомнения и беспокойство, я делаю первые шаги навстречу…

Город, он как стиральная машина, крутит и крутит тебя в мыльной пене, постепенно превращая во что-то бесцветное и однородное. Как будто вместо того, чтобы стать чище, на самом деле просто теряешь свой цвет и форму, все вываливается из карманов, голова начинает кружиться, и непонятно уже, где верх, где низ, где хорошее, а где плохое.

А жизнь? Казалось бы, выбрался из одного барабана, и все стало ясно, ага, вот – это значит белое, а вот это – черное. Серому тут у нас нет места. Серое никогда не выберется из стиральной машины. Серое это и топливо и сама цель всего процесса. Стоишь, смотришь по сторонам – красота! Вот только чувство такое, что море в фыркающей пене перенесло тебя на другой берег. И, если раньше ты был песчинкой на песчаном пляже, то теперь песчинка на каменистом. Лежишь среди камней и думаешь – Даааа, качественные изменения произошли в моей жизни, теперь все будет совсем по-другому. И только камни вокруг утомленно вздыхают, слушая без интереса старые новости от каждого наката волн. А волны лепечут на один лад информацию разного толка, их голоса ни на мгновение не угасают, лишь иногда захлебываются сами в себе, а потом снова становятся громче. Не складно, на разных языках и все об одном и том же – что бы еще выбросить на берег?

А что не выброси, всегда найдется тот, кто подберет и закинет обратно, так далеко, насколько хватит сил. Вот и барабан внутри барабана, одна стиральная машина в другой. Отжим, полоскание, деликатная стирка, и так всех и каждого, а тех, кто считает, что король голый, ооооо, им, дайте, пожалуйста, по растворимой таблетке ЯНВСП (я не уверен в своей правоте) ну и все, больше никого и никогда они не побеспокоят.

Все же прекрасно знают, что быть отличным от большинства – это плохо. А теперь еще хуже, так как это практически невозможно. Так или иначе, попадаешь под ту или иную группу, в тот или иной список. Даже, если в списке или группе ты один, ничего страшного, главное что ты файл в папке. А это уже четыре клика, а не два. Ну а кто захочет так глубоко копаться в директории? Если разместить папки списком, то неизвестно, сколько в какой из них файлов, один, или тридцать четыре миллиона четыреста двадцать две тысячи сто семьдесят один.

И как, в этой ситуации, написать письмо человеку, чтобы он понял, проникнулся? А если еще и незнакомому? Как рассказать о том, что на самом деле ты чувствуешь? Как заставить слова описать именно то, что ты имеешь в виду, без интерпретаций, без возможности думать по-другому? Слова – это только абстракция, образ, не более чем удаленное понятие, обобщение, чтобы мы хоть как-то могли общаться. Это напоминает мне головоломки в виде квадрата, в котором слова зашифрованы между беспорядочно расставленных букв. Слова могут быть в любой плоскости – по горизонтали, вертикали, диагонали, задом наперед итд. Вот из таких квадратов и состоит наше общение. Мы выхватываем те слова, которые мы понимаем и складываем в свой собственный квадрат, а когда кто-то другой смотрит на него, мы не без гордости и легкого раздражения произносим — *Ну как ты не понимаешь, это же так просто, я же тебе показываю/говорю/объясняю.*

Конечный пункт, твоя станция. Все идет по кругу, и круг по кругу и круг по кругу… Говорят, если много или долго думать о бесконечности, то можно сойти с ума. Мы не можем своим мозгом постичь бесконечность. Мы даже не можем, хотя бы ради развлечения, просто посмотреть на звезды ночью и представить, что мы сейчас стоим на месте, а планета наша, на сумасшедшей скорости летит в космическом пространстве, крутясь вокруг своей оси и вокруг Солнца.

Физически приятно ощущать то время, когда большинство телевизоров молчат, телефонные линии, как мышцы атлета, после сложного соревнования отмокают в ледяной ванне, покрываясь инеем, кассовые аппараты жадно ждут новых денег, дышат прерывисто и часто, мигают сигнализации у припаркованных кое-как во дворе машин. Когда на улице ты слышишь шорох своей собственной одежды, свое дыхание – и больше ничего. Та тишина, в которой редко-редко в одной из пятиэтажек горит одинокая лампочка на кухне, куда он вышел за стаканом воды для нее. А она лежит, успокаивает звездочки в глазах, утопает в неге и собственной нежности, и думает, как более элегантно прикрыть себя, когда он поднесет ей в темноте бокал, нежно коснется плеча, погладит по волосам. Та тишина, в которой все это летит, крутясь по двум осям одновременно, безумно и безмолвно. Та тишина, в которой ворчит старый троллейбус, первым выйдя на линию ранним утром. Своими рожками он искрит по заиндевелым за ночь проводам, ласково, как дедушка, шершавой рукой гладит ребенка, снимает с них сны, и треск этот разносится по всем дворам, оседая колючими осколками разбитого первого льда затянувшего лужи. *Извини, мне пора на работу, но ты можешь остаться, я буду рад увидеть тебя, когда вернусь. И я знаю, что больше никогда тебя не увижу.* То время, когда в пригороде, лиса, рыскающая в поисках еды по контейнерам, морщиться при виде тебя, и озираясь на своих коллег, осуждающе качает головой. *Что ты делаешь тут, в это время? Извини, но убирайся вон.* И тебе становиться неловко, стараешься не позволять ключам на связке шуметь, а замку в двери еще никогда не уделялось столько внимания — *только не щелкай, пожалуйста!*

Ты несешься по автостраде, и фары вырывают, на одно единственное мгновение, что-то блестящее на обочине дороги, в канаве. А остановиться ты не можешь. Не можешь развернуться – ближайшая развязка через пятьдесят километров, это стокилометровый крюк. Нет, это невозможно. Ты никогда не узнаешь, что там было. Никогда. А там, в канаве лежит алюминиевая банка. Она пустая, и кто-то заткнул использованное одноразовое отверстие скомканным листком бумаги. Если бы ты остановился, нашел её и развернул бумажку, то увидел бы там часть проверенной, старой, еще со времен класса 5ого, домашней работы по математике. В день, когда её проверили, и ты с другом шел домой со школы, была весна. Оттепель, таял снег, и местный маленький ручей, который был по большей своей длине заключен городом в железобетонные кольца, извергал на открытых участках мутный поток шумной и заносчивой воды. Ручей петлял сильным течением рядом с дорогой от школы к центру города, появляясь и снова скрываясь под землёй. Ты нашел эту банку. Снег растаял, и она вылезла из какого-то сугроба межу окурками и порванной, превратившейся в кашу газетой. Домой было идти неохота, после душного дня за скверно заклеенными бумагой и клеем ПВА окнами, которые еще не открывали после зимы, так как в пасмурные дни было холодно, вам хотелось подышать свежестью. И вот, вы вместе достали эту банку, заткнули её отверстие бумагой и спустили на воду. Банка неслась по течению, а вы бежали следом, каждый со своей стороны ручья, помогая ей только что сломанными ветками какого-то куста, когда она безнадежно застревала, зацепившись за корень, или попав в заводь. И вот, через десяток лет, через сотни километров, на скорости за сто тридцать, напевая что-то под радио, и пустив мысли в свободный полет, вдруг, в груди сжимается сердце, и слеза, без какой либо причины накатывает на усталые, но счастливые и радостные глаза. Тебе вспоминается твой школьный друг, ваш смех, ручей… что-то мелькает в темноте, в канаве, что-то блестящее, но ты несешься по трассе, и через секунду сердце уже стучит в ритм незамысловатой мелодии только что сменившейся песни. Приступ проходит, мысль цепляется за ситуацию на дороге и уже не отпускает внимания до самого пункта назначения. Через несколько дней пойдет дождь, канава наполнится водой, и банка, подхваченная течением, продолжит свое путешествие по волнам твоей памяти.

И вот все это крутится, вертится, постоянно движется, колет резкими ударами воспоминаний о чистом, ничем не запятнанном счастье, когда радоваться еще не было так больно, так неуместно на фоне всей этой трагедии. Когда все было сложно, но ты просто еще не знал об этом.

Камень на берегу счастлив не меньше песчинки, и дело не в том, кто и где находиться, а в том, насколько далеко ты можешь зайти, чтобы посмотреть на себя со стороны. Чем дальше, тем меньше и тем больше хочется назад. Расстояния, сначала маленькие, а потом все более и более внушительные вызывают наркотическое привыкание. Ты измеряешь, километры часами, время – книгами, знакомых – деньгами, себя поставив на какой-то счетчик, под списком того, что бы хотел или должен успеть сделать. А он, то в каплях алкоголя, то в цене на машинное масло, или хлеб, иногда в боли, которую получаешь, иногда в той, которую отдаешь. Иногда в любви, которой так хотелось, иногда в грязной похоти, усилии или лени. И тикает, тикает, как таймер на микроволновке, только не ясно, когда будет твой *Дзинь*